Неточные совпадения
Временная
конюшня, балаган
из досок, была построена подле самого гипподрома, и туда вчера должна была быть приведена его
лошадь.
Но тут увидел он, что это был скорее ключник, чем ключница: ключница, по крайней мере, не бреет бороды, а этот, напротив того, брил, и, казалось, довольно редко, потому что весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу
из железной проволоки, какою чистят на
конюшне лошадей.
Но я, как только проснулся, вспомнил про наших
лошадей и про Алемпия, и потому прежде, чем идти в столовую, побежал к
конюшням. Алемпий, по обыкновению, сидел на столбике у
конюшни и покуривал
из носогрейки. Мне показалось, что он за ночь сделался как будто толще.
Около полудня Омелько, управившись около брички, вывел
из конюшни тройку
лошадей, немного чем моложе брички, и начал привязывать их веревкою к величественному экипажу.
А. Ф. Стрельцов
из любопытства посмотреть, как бегут его
лошади, попал на бега впервые и заинтересовался ими. Жизнь его, дотоле молчаливая, наполнилась спортивными разговорами. Он стал ездить каждый беговой день на своей лошадке. Для ухода за
лошадью дворник поставил своего родственника-мальчика, служившего при чьей-то беговой
конюшне.
Огарев приезжал внезапно в часть, проходил в
конюшню, вынимал
из кармана платок — и давай пробовать, как вычищены
лошади.
Иногда по двору ходил, прихрамывая, высокий старик, бритый, с белыми усами, волосы усов торчали, как иголки. Иногда другой старик, с баками и кривым носом, выводил
из конюшни серую длинноголовую
лошадь; узкогрудая, на тонких ногах, она, выйдя на двор, кланялась всему вокруг, точно смиренная монахиня. Хромой звонко шлепал ее ладонью, свистел, шумно вздыхал, потом
лошадь снова прятали в темную
конюшню. И мне казалось, что старик хочет уехать
из дома, но не может, заколдован.
Специфический запах
конюшни смешивался с ароматом сухой травы и острым запахом сыромятных ремней.
Лошади тихо жевали, шурша добываемыми из-за решетки клочьями сена; когда дударь останавливался для передышки, в
конюшню явственно доносился шепот зеленых буков
из сада. Петрик сидел, как очарованный, и слушал.
В течение двух недель Федор Иваныч привел домик Глафиры Петровны в порядок, расчистил двор, сад;
из Лавриков привезли ему удобную мебель,
из города вино, книги, журналы; на
конюшне появились
лошади; словом, Федор Иваныч обзавелся всем нужным и начал жить — не то помещиком, не то отшельником.
— Экипаж на житный двор, а
лошадей в
конюшню! Тройку рабочих пусть выведут пока
из стойл и поставят под сараем, к решетке. Они смирны, им ничего не сделается. А мы пойдемте в комнаты, — обратилась она к ожидавшим ее девушкам и, взяв за руки Лизу и Женни, повела их на крыльцо. — Ах, и забыла совсем! — сказала игуменья, остановясь на верхней ступеньке. — Никитушка! винца ведь не пьешь, кажется?
Усадьба состояла
из двух изб: новой и старой, соединенных сенями; недалеко от них находилась людская изба, еще не покрытая; остальную часть двора занимала длинная соломенная поветь вместо сарая для кареты и вместо
конюшни для
лошадей; вместо крыльца к нашим сеням положены были два камня, один на другой; в новой избе не было ни дверей, ни оконных рам, а прорублены только отверстия для них.
Павел велел себе оседлать
лошадь, самую красивую
из всей
конюшни: ему хотелось возобновить для себя также и это некогда столь любимое им удовольствие.
Алексей Абрамович и
лошадь отправил было к нему, но она на дороге скоропостижно умерла, чего с нею ни разу не случалось в продолжение двадцатилетней беспорочной службы на
конюшне генерала; время ли ей пришло или ей обидно показалось, что крестьянин, выехав
из виду барского дома, заложил ее в корень, а свою на пристяжку, только она умерла; крестьянин был так поражен, что месяцев шесть находился в бегах.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским солдатом наверху, первая бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви,
из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями
из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших городах, с чахоточными колоннами, прилепленными к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с
конюшней, в которой хранятся
лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские имена; немного наискось тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
На одной станции его выгрузили
из вагона и долго вели незнакомой дорогой, среди просторных, голых осенних полей, мимо деревень, пока не привели в незнакомую
конюшню и не заперли отдельно, вдали от других
лошадей.
В
конюшне стало совсем светло. Бородатый, старый, вонючий козел, живший между
лошадей, подошел к дверям, заложенным изнутри брусом, и заблеял, озираясь назад, на конюха. Васька, босой, чеша лохматую голову, пошел отворять ему. Стояло холодноватое, синее, крепкое осеннее утро. Правильный четырехугольник отворенной двери тотчас же застлался теплым паром, повалившим
из конюшни. Аромат инея и опавшей листвы тонко потянул по стойлам.
Конюха на конюшенном дворе принимают лучшего овса и ссыпают его в свои закрома; заботятся о привозе сена
из лучшего стожка и скидывают его на
конюшню, чтобы все это задать гостиным
лошадям по приезде их, дабы люди после не осуждали господ: такие-де хозяева, что о
лошадях и не позаботились.
Ну, попал, наконец; что же? с
конюшни не выходит, все занимается, как бы лучше вычистить
лошадей; с солдатами не расстается, ружья
из рук Не выпускает, все, чтобы усовершенствоваться ему в военном ремесле.
Собственно говоря,
лошадей совершенно нечего припасать, а стоит только вывести
из конюшни и заложить, и Давыд, я знаю, пришел спрашивать, чтоб скорее успокоить свое ожидание насчет того, удастся ли ему проехать и пофорсить.
Из окна виден был двор полицейского правления, убранный истоптанною желтою травою, среди двора стояли, подняв оглобли к небу, пожарные телеги с бочками и баграми. В открытых дверях
конюшен покачивали головами
лошади. Одна
из них, серая и костлявая, все время вздергивала губу вверх, точно усмехалась усталой усмешкой. Над глазами у нее были глубокие ямы, на левой передней ноге — черный бинт, было в ней что-то вдовье и лицемерное.
Послышался стук лошадиных копыт о бревенчатый пол; вывели
из конюшни сначала вороного Графа Нулина, потом белого Великана, потом сестру его Майку. Все это были превосходные и дорогие
лошади. Старик Шелестов оседлал Великана и сказал, обращаясь к своей дочери Маше...
Он вскочил и выбежал
из столовой. В
конюшне стояла оседланная
лошадь управляющего. Он сел на нее и поскакал к Власичу.
Между тем
из конюшни выпрыгнул солдат, послышался стук копыт, наконец показался другой, в белом балахоне, с черными огромными усами, ведя за узду вздрагивавшую и пугавшуюся
лошадь, которая, вдруг подняв голову, чуть не подняла вверх присевшего к земле солдата вместе с его усами. «Ну ж, ну! Аграфена Ивановна!» — говорил он, подводя ее под крыльцо.
— Вот ее можно теперь посмотреть, — сказал генерал. — Пожалуйста, любезнейший, — примолвил он, обращаясь к своему адъютанту, довольно ловкому молодому человеку приятной наружности, — прикажи, чтобы привели сюда гнедую кобылу! Вот вы увидите сами. — Тут генерал потянул
из трубки и выпустил дым. — Она еще не слишком в холе: проклятый городишко, нет порядочной
конюшни.
Лошадь, пуф, пуф, очень порядочная!
Этот отрывистый, повелительный возглас был первым воспоминанием mademoiselle Норы
из ее темного, однообразного, бродячего детства. Это слово раньше всех других слов выговорил ее слабый, младенческий язычок, и всегда, даже в сновидениях, вслед за этим криком вставали в памяти Норы: холод нетопленной арены цирка, запах
конюшни, тяжелый галоп
лошади, сухое щелканье длинного бича и жгучая боль удара, внезапно заглушающая минутное колебание страха.
— Про
лошадь узнать было труднее. Калека так же, как и ты,
из двадцати
лошадей сейчас же указал на
лошадь. Да я не для того приводил вас обоих в
конюшню, чтобы видеть, узнаете ли вы
лошадь, а для того, чтобы видеть — кого
из вас двоих узнает
лошадь. Когда ты подошел к ней, она обернула голову, потянулась к тебе; а когда калека тронул ее, она прижала уши и подняла ногу. По этому я узнал, что ты настоящий хозяин
лошади.
Кто
из нас забыл этот яркий свет, этот приятный запах
конюшни, духов, пудры и лайковых перчаток, этого шелка и атласа блестящих цирковых костюмов, щелканье бича, холеных, рослых, прекрасных
лошадей, выпуклые мускулы артистов?
Вместо упреков в гибели Смелого — нежное сочувствие и безграничная щедрость! Вместо погибшего четвероногого товарища — новый друг, о котором со сладким замиранием мечтала моя душа! Это был лучший конь отцовской
конюшни, самая быстрая
лошадь из всех, каких мне когда-либо приходилось встречать, гнедой красавец кабардинской породы.
— Люда мне сказала, — начал он своим ласковым голосом, — про твое несчастье, Нина! Бедный Смелый погиб в горах, но ты не горюй, моя девочка. Лишь только залечим твою руку, ты сможешь взять любую
лошадь из конюшни взамен погибшего друга!
Я вздрогнула, дико вскрикнула и метнулась
из комнаты, забыв поблагодарить отца, не слушая слов Люды, кричавшей мне что-то… Мои мысли и душа были уже в
конюшне, где стояли четыре казацкие
лошади отца и, в том числе, он, мой Алмаз, свет очей моих, моя радость. Мне казалось, что я сплю и грежу во сне, до того неожиданным и прекрасным казалось мне мое счастье!
Каждый день под вечер
из конюшни выводились свежие
лошади. Степан впрягал их в коляску и ехал к садовой калитке.
Из калитки выходила сияющая барыня, садилась в коляску, и начиналась бешеная езда. Ни один день не был свободен от этой езды. К несчастью Степана, на его долю не выпало ни одного дождливого вечера, в который он мог бы не ехать.
Переход был довольно-таки резкий
из барского дома, где нас, правда, не приучали ни к какой роскоши, но где все-таки значилось до сорока человек дворни и до двадцати
лошадей на
конюшнях.
Малый у дверей бросился кликать кучера. Подъехал двуместный отлогий фаэтон с открытым верхом.
Лошадей Анна Серафимовна любила и кое-когда захаживала в
конюшню.
Из экономии она для себя держала только тройку: пару дышловых, вороную с серой и одну для одиночки — она часто езжала в дрожках — темно-каракового рысака хреновского завода. Это была ее любимая
лошадь. За городом в Парке или в Сокольниках она обыкновенно говорила своему Ефиму...
Вступление в жизнь и жизнь человека подобна тому, что совершается с
лошадью, которую хозяин выводит
из конюшни и впрягает.
Лошади, выходящей
из конюшни и увидавшей свет и почуявшей свободу, кажется, что в этой-то свободе и жизнь, но ее впрягают и трогают.
К себе домой его совсем не тянет. Он сжился с сеяновской усадьбой, с
конюшней, с
лошадьми, болеет душою за разрушающуюся хозяйственную жизнь. Домой же ходит только по очень большим праздникам,
из вежливости. И скучает там.
Из конюшни пахнуло влажным теплом
лошадей и навоза. Степан вздохнул.
Услужливо ему выводят
лошадь из полицейской
конюшни.
Наконец, кое-как стойла были отделаны, но краска не сохла очень долго, между тем
лошадям Николая Герасимовича было тесно и неудобно в эскадронной
конюшне, и он выходил
из себя.
За ним, через обширный двор, тянутся каменные великолепные
конюшни, в которых красавицам
лошадям, выписанным
из Голстинии, Англии и Персии, тепло и привольно.
Во всякое другое время гости встретили бы это известие равнодушно, но теперь они выражают удивление и не верят. В конце концов все валят толпой в переднюю глядеть на шубу и глядят до тех пор, пока докторский Микешка не выносит тайком
из передней пять пустых бутылок… Когда подают разварного осетра, Марфуткин вспоминает, что он забыл свой портсигар в санях, и идет в
конюшню. Чтобы одному не скучно было идти, он берет с собою диакона, которому кстати же нужно поглядеть на
лошадь…